Халхасский этноцентризм (ч.1)

В течение последних тридцати лет в Монголии, наряду с кардинальными изменениями во всех сферах общественной жизни, наблюдался значительный подъем этнонациональной идеологии.

Жители монгольского государства создали сильную национальную идентичность, основанную в большой степени на этнической культуре, но исключающую монголоязычные группы, живущие в КНР и РФ.

В этом убедился уроженец Ордоса У. Булаг. В своей книге, посвященной монгольскому национализму и основанной на наблюдениях начала 1990-х гг., он описывает двойственность, с которой его воспринимали в Монголии. Как монгол из Внутренней Монголии он чувствовал себя исключенным из национальной общности, к которой, как ему казалось раньше, он принадлежал (Булаг 1998: 1–11).

Идеология современного монгольского национализма, направленная на укрепление национального суверенитета, неминуемо включает темы территории и идентичности. При этом территория, унаследованная от советского периода, выступает в качестве предмета укрепления суверенности.

С падением российской власти в конце 1980-х годов Монголия потеряла защитника, хотя ныне он и оценивается как эксплуататорский. Монголы оказались лицом к лицу с главным врагом, который, хотя и похож на них физически, но принадлежит к совершенно иной цивилизации, богатой, многолюдной и действительно угрожающий благополучию монголов. Монголы опасаются, что если Монголия окажется захваченной китайцами, китаизация будет стремительной и полной [Булаг, 1998, с.136].

Идея территориального государственного суверенитета сопрягается с доминирующей в националистическом дискурсе темой монгольской идентичности, ее возрождения и сохранения. Начиная с рубежа 1980-1990 годов монгольский национализм включает в обсуждение два аспекта современной идеологии: инклюзивный и эксклюзивный.

В первом случае речь идет об идентичности всемонгольской (панмонгольской) внетерриториальной, включающей всех тех, кто исторически и лингвистически принадлежал к монгольской общности, а во втором – об халха-центристском обновленном государстве-нации с четкими и современными политическими границами и идеологией.

Инклюзивная идентичность

Апеллируя к государству Чингисхана, панмонгольский национализм рассматривает монгольскую общность весьма широко, накладывая имперскую модель на современные этнические общности, проживающие на территории иных государств и идентифицирующих себя с ними. Однако и для западных специалистов было ясно, что речь не идет о пересмотре политических границ. Современный панмонголизм – это идеология возрождения культурной общности, а через нее – расширение сотрудничества между странами и народами.

Монгольская политическая идеология, апеллируя к исторической памяти, иногда использовала понятие «монгольский народ» расширительно, включая монголов Внутренней Монголии и российских бурят, но только и исключительно с целью привлечения образов прошлого для этнокультурного понимания монгольской идентичности. Панмонголизм играл инструментальную роль, выступая в качестве одного из критериев определения истинной монгольскости.

В конструировании концепции национального государства граница между монгольской нацией и национальными меньшинствами очерчивалась строго, что не оставляло места политическому наполнению панмонголизма. Достаточно широкое поле культурного взаимодействия и контактов с другими монголами служит подтверждению монгольской аутентичности, поскольку истинные монголы через такое взаимодействие доказывают и укрепляют свою центральную позицию по отношению к ненастоящим монголам или монголам, утратившим монгольскость.

Эксклюзивная идентичность

Главной же темой националистического дискурса в Монголии и формирующейся национальной идеи становится халха-центризм. Монгольское политическое обновление подразумевает отказ от геополитического (всемонгольского) национализма и концентрацию национального чувства исключительно на халха-монголах. Отсюда, в частности, вытекает широко дебатировавшееся предложение допускать к участию в выборах на пост Президента Монголии только кандидатов из числа халхов.

Такая ксенофобия по отношению к не-халхассцам (не только к тем, кто является гражданином Монголии, но косвенно и к тем, кто живет за ее пределами) укрепила ныне и в определенной степени узаконила (пусть и не юридически) границу между «истинными» и «нечистыми» монголами.

Панмонголизм, таким образом, оказался невыгодным материалом для монгольского нациестроительства и отошел на периферию политики.

Что касается Чингис-хана, то ему, вне всякого сомнения, в монгольском дискурсе отводится центральное место. Он является критерием истинности при обсуждении практически любого вопроса, связанного с политическими символами и терминами.

Так, решающим доводом для принятия названия Их Засаг для новой Конституции Монголии выступила его связь с легендарным сводом законов Чингис-хана Яса, поскольку «Яса сохраняется в широком мифологическом мировосприятии тюрко-монгольских народов, стремящихся подтвердить свою причастность к Чингис-хану» [Эгль, 2004, с. 525].

Усиленное внимание в Монголии к этому вопросу породило среди этнических «маргиналов» (не-халхасцев), стремящихся ликвидировать уничижительное клеймо не-монгольскости, желание выявить прямую преемственность монгольской чистоты не через халха-монголов, а посредством установления «исторической связи с Чингис-ханом, объединившим и основавшим идентичность монголов» [Булаг, 1998, с. 70]. По мысли не-халхасцев, это позволит преодолеть пережитки социалистических стереотипов, согласно которым этническое большинство не только находится в привилегированном положении, но и определяет ориентации на будущее [там же].

Однако даже попытки доказательства своей «полноценности» посредством, к примеру, приватизации корней Чингис-хана со стороны бурят, ойратов, казахов и монголов из Внутренней Монголии не играют никакой роли в укреплении халха-центризма как гарантии сохранения монгольскости и суверенитета.

Сегодня монгольская нация-государство, а если отнестись строже – этно-нация монголов, последовательно конструируется посредством обозначения границы между истинными монголами («ведущими» свою родословную от Великой империи) и всеми остальными, т.е. ненастоящими монголами.

Последние даже воспринимаются как врожденные предатели, главным образом из-за укоренившегося за советский и постсоветский период мнения об их не монгольской, а чужестранной идентичности. Можно сказать, что такое конструирование явилось следствием упорного и успешного разрушения образа Монголии как советского государства и «почти» части СССР (вспомним: «курица – не птица, Монголия – не заграница» и т.п.).

Стремление сломать старые стереотипы проявляется, в частности, в отношении к ненастоящим монголам, даже если они граждане Монголии. Именно граница, проведенная между халхами и не-халхами, а также эрлийз (полукровками, полухалхами), сыграла главную роль в том, что в современном политическом и научном дискурсе идеи панмонголизма были слабо выражены и угасли уже в начале 1990-х годов. При этом победу одержала конструируемая концепция монгольской этно-нации, характеризующаяся значительной окрашенностью в цвета ксенофобии [Каплонски, 2004, с. 15].

Примером служит конструирование «образа чужого» в связи с монгольскими бурятами. В Конституции Монголии государство названо унитарным, что, по-видимому, обусловлено конфликтной ситуацией, которая сложилась в период Перестройки в связи с казахами. Буряты таких проблем не создавали и с точки зрения лояльности менее подозрительны. Тем не менее, буряты - граждане Монголии - продолжают оставаться другими; их называют в обыденном языке «евреями Монголии», обвиняя в том, что они более образованны и влиятельны, чем монголы, и в том, что они активно пользуются внутриэтническими сетями.

Это, казалось бы, бытовое мнение привело, в частности, к тому, что из тринадцати министров, назначенных в 2000 году, не было ни одного бурята; более того, буряты даже сегодня вынуждены скрывать свою бурятскость. Так, по поводу кабинета министров ходили слухи, что на самом деле среди них всего половина халхасцев, но во избежание протестов по поводу того, что страной управляют этнические меньшинства, министрам изменили биографию. При этом показательно, что для простого человека, у которого родители буряты, но который при этом желает при получении паспорта записаться как халха-монгол, это невозможно.

Буряты Монголии исключаются из современного конструирования монгольскости из-за их связи с российскими бурятами, за их «русскость» и за подразумевающееся предательство и потерю «монгольскости». Националистический дискурс актуализирует и обостряет противоречие между ролью бурят в становлении современного монгольского государства и трактовкой бурят – монгольских политических деятелей – как агентов Коминтерна.

Тем не менее, попытки снятия этого противоречия существуют в рамках окончательного уничтожения образа Советской России как старшего брата: если Сухэ-батор безусловно рисуется как герой, то бурят Ринчино заклеймен как его убийца [см.: Каплонски, 2004, с. 15-39].

Благодаря средствам массовой информации в общественном сознании Монголии онтологизируется исключительно халхасское наполнение политического понятия «монгольская нация»: халха-монголы – это ундэстэн. А буряты, казахи и другие эрлийз – это ястан, то есть этническая группа, обладающая собственной культурной традицией и корнями. А быть настоящим монголом, как уже сформулировано в общественном мнение, означает быть носителем «традиции и обычаев» и, по большому счету, восходить к Чингис-хану и его государству если не по «кости», то «ментально».

Важно также отметить, что Чингис-хан стал символом антикоммунистического националистического движения и монгольского возрождения, направленного, в частности, против непрестижного, с точки зрения монголов, статуса страны в социалистическом лагере.

Запреты советского периода на иную, нежели негативную, оценку личности Чингис-хана и его деятельности оказались, пожалуй, одним из факторов роста колоссального интереса к нему, что в полной мере использовалось в националистической агитации политических деятелей, вне зависимости от совпадения или несовпадения их программ. Речь идет об эксплуатации образа, сложившегося в личном мировосприятии, что выражается, например, в таких высказываниях: «Я считаю, что каждый отдельный монгол, даже и до 1989 года, внутри себя гордился Чингис-ханом, люди восхищались им. Но идеология Коммунистической партии не позволяла им выражать эти чувства свободно» или «Я думаю, что у каждого монгола или монголки есть свой взгляд на Чингис-хана. А потому люди понимают его глубже. Некоторые люди воспринимают его чувственно, несколько поверхностно, но мне кажется, что многие испытывают к Чингис-хану любовь» [Каплонски, 2004, с. 124-25].

Поэтому широкое использование образа Чингис-хана в различных сферах социокультурных и политических практик, безусловно, стало синонимом Перестройки, символом определения и закрепления монгольской национальной идентичности и национальной идеи. Благодаря латентно присутствовавшей в сознании каждого монгола сопричастности к личности и закону (т.е. нравственности) Чингис-хана, процессы монгольского возрождения (сэргэн мандал) действительно вовлекли в себя и политизировали большие массы населения, причем не только собственно в Монголии, но и во Внутренней Монголии и в Бурятии.

При этом несомненно, что всемонгольский контекст возрождения политической памяти идет вразрез с целями нациестроительства в Монголии – «образование монгольской нации, как нации совершенно отличной и от русских, и от китайцев» [Каплонски, 2004, с. 119]. Мерилом для проведения границы является «монгольскость», т.е. аутентичность, основанная, в первую очередь, на государственности. Поэтому аргументы иностранцев остаются, в целом, без внимания: буряты – это «русские монголы», а монголы Внутренней Монголии – это «китайские монголы», где прилагательное становится более важным, нежели существительное.

Со стороны иностранных монголов такое отношение, безусловно, вызывает обиду и стремление доказать свою «полноценность». Некоторые монголы из Внутренней Монголии указывают, что они – больше монголы, чем халхи, потому что сумели сохранить письмо и монгольские обычаи, что они по прежнему поклоняются Чингис-хану, а халхи предали его имя забвению на 70 лет. И поэтому халхи не могут отрицать монгольскости монголов из Внутренней Монголии.

Ванчикдорж, знаменитый кинорежиссер из Внутренней Монголии, описал свои чувства в стихах:

«Хотя языком объединенные монгольские жители юрт / обладают одинаковой ментальностью, / есть разница между / кириллицей и классическим письмом. / Пусть моя речь немножко / смешалась с китайской, / но я, как ни силюсь, не могу понять / языка, перемешанного с русским» [Булаг, 1998, с. 187].

(продолжение в части 2)

Литература:

1. Амоголонова Д.Д. «Современная бурятская этносфера. Дискурсы, парадигмы, социокультурные практики». Улан-Удэ: Издательство Бурятского госуниверситета, 2008. – 292 с. 
2. Шмыт З.К. «Нация и этничность в Монголии». Этнографическое обозрение. 2011. № 6. С. 58-70.