История далекая и близкая

Никогда не забуду, как в 1973 году, когда я учился в третьем классе, по вечерам город вымирал, а если на улицах и попадались случайные одинокие прохожие, то они тоже спешили домой – к телевизору, где вот-вот должна была начаться следующая серия фильма "Семнадцать мгновений весны". Мелькали титры, на экране возникало красивое лицо Тихонова, звучали первые такты музыки Таривердиева, и проникновенный голос за кадром начинал петь:

Не думай о секундах свысока.
Настанет время – сам поймешь, наверное.
Свистят они, как пули у виска –
Мгновения, мгновения, мгновения…

Потом мы с мамой отстояли огромную очередь в магазине "Мелодия" за маленькой виниловой пластинкой "Музыка и песни из кинофильма "Семнадцать мгновений весны" и дома тут же завели проигрыватель… Уж и не упомню, сколько раз звучал в тот вечер в нашей квартирке голос Иосифа Кобзона, и озвученные им слова воспринимались как нравственное кредо его поколения и напутствие всем последующим. Во всяком случае, позже, в минуты выбора, я часто напевал про себя:

…А в общем надо просто помнить долг
От первого мгновенья до последнего…

Думается, если бы Кобзон исполнил только эту песню, ее было бы достаточно, чтобы оставить по себе светлую память у миллионов людей и в истории российской песни. Но ведь спел он не только это. Многие "старые песни о главном" звучат для нас именно его голосом, даже если их пели прежде него или после него другие. Он все равно был лучшим, и никуда от этого не денешься.

…На прошлой неделе Иосифа Давыдовича не стало. Смерть эта не была неожиданной: о том, что великий певец болен раком, было известно давно. И все же в сердцах многих эта весть отдалась болью – ушел еще один человек, олицетворявший собой целую эпоху, с песнями которого мы жили, которого, как и всякого большого артиста, воспринимали как часть самих себя, а его творчество, общественная, да и частная жизнь как-то невольно стали частью жизни сразу нескольких поколений. Тем больнее было наблюдать вакханалию, начавшуюся в интернете после его смерти, в которой черная грязь мешалась с не менее черной, неведомо откуда взявшейся ненавистью.

Увы, в современном мире уже давно никто не следует принципу "о мертвых – или хорошо, или ничего". Но в случае с Иосифом Кобзоном любителей плясок на гробах явно зашкалило. Чего только ему не припомнили, каких только поношений и оскорблений он не удостоился в те самые минуты, когда на еврейском кладбище в Москве над его гробом звучал гимн России и сын певца читал поминальный кадиш.

Я не желаю вступать в дискуссии с этими людьми хотя бы по той простой причине, что их низость очень скоро забудется, как забудется и все из того, что они пытались поставить в вину покойному. Забудется и его огромный "иконостас" государственных наград и званий, слухи о его связях с "мафией" и происхождении его немалого состояния, и все прочее. Останутся записи его песен, которые пела без преувеличения вся страна, и которые еще не раз будут звучать по радио, с телеэкранов, в домах. Останутся сделанные им добрые дела и благородные поступки, а их было ой как немало.

Иосиф Кобзон был и останется, прежде всего, великим певцом своего времени, всенародная любовь к которому может сравниться разве что с любовью к Марку Бернесу и Владимиру Высоцкому. Никто не сможет вычеркнуть из нашей памяти то, что он был первым исполнителем таких песен, как "А у нас во дворе", "Баллада о красках", "Мгновения" и сотен других. Отсюда, от этой любви – такой интерес к его личной жизни, пересуды о том, сколько у него было жен, почему именно он развелся с Людмилой Гурченко; разговоры о парике, призванном скрыть лысину; все эти анекдоты и знаменитое гафтовское двустишие "Как не остановить бегущего бизона, так не остановить поющего Кобзона".

А ведь его на самом деле невозможно было остановить! Достаточно вспомнить, что один из его юбилейных концертов длился восемь часов! Он был подлинным мастером песни и тружеником эстрады, за более чем шестидесятилетнюю карьеру он был верен своему артистическому долгу - от первого мгновенья до последнего. Уже будучи тяжело больным, он вновь и вновь появляясь на сцене и буквально завораживал зал своим проникновением в самую суть любой песни, умением тронуть душу так, что казалось, о чем бы они ни пел – он поет именно о тебе.

Многие журналисты вспоминают, как в последний свой приезд в Израиль Иосиф Давыдович так плохо себя чувствовал и настолько страдал от болей, что отказался встречаться даже с давними знакомыми. Те, кому довелось его мельком увидеть, были поражены тем, как он плохо выглядел. Но вот он появился на сцене и спел так, словно находился на пике своих возможностей, а зал взорвался аплодисментами и долго не хотел его отпускать.

Но уход из жизни Иосифа Давыдовича Кобзона – это большая потеря не только для российского музыкального искусства, но и для еврейского народа. Хотя бы потому, что он никогда не маскировался, не пытался спрятаться под псевдонимом (говорят, однажды он предпринял такую попытку, но тут же от нее отказался, но, возможно, и это лишь слухи), никогда не отрекался от своего еврейства, которое так явно проступало в его имени и фамилии, да и во внешности. Скорее наоборот: он его даже всячески подчеркивал, исполняя на концертах еврейские песни, участвуя в тех или иных "еврейских делах" даже не на заре перестройки, а еще раньше, и это невольно влияло на тысячи и тысячи других евреев, придавая нам силы оставаться самими собой. Многие из тех, чья молодость пришлась на 1970-е годы, сегодня вспоминают, как впервые услышали песни на идиш именно на концертах Кобзона, и как были тогда поражены его смелостью.

О том, что у Кобзона всегда имелся особый "еврейский сантимент", что он готов помочь еврею и многое простить ему только потому, что тот – еврей, в российской богеме было известно всегда. Ну, а когда начались гласность с перестройкой, а затем рухнул СССР, это уже стало общим местом. Активное участие Иосифа Кобзона в еврейской жизни России, его благотворительные проекты, частые поездки в Израиль, немалое содействие укреплению израильско-российских культурных и деловых связей – всего этого, как из песни слов, не выкинешь. Сам Иосиф Давыдович часто высказывал сожаление о том, что не знает еврейского языка (имея в виду иврит) и обычаев, но добавлял, что старается искупить это помощью другим евреям.

То, что в соответствии с завещанием над его гробом звучал кадиш, тоже было глубоко символично – трудно вспомнить, кого еще-либо из актеров, певцов, писателей и политиков еврейского происхождения хоронили в последние годы таким образом.

Как, впрочем, глубоко символично было и то, что на его похоронах звучал гимн России, и было не протолкнуться от множества официальных лиц. Да, Иосиф Кобзон на протяжении всей своей жизни был и оставался евреем, но евреем советским, или, даже точнее, "русским" - и в этом смысле он тоже был глубоко типичной и символичной фигурой. Не случайно Кобзон считается одним из лучших исполнителей песни Инны Гофф и Михаила Матусовского "Русское поле" - четкая национальная самоидентификация в нем, как во многих лучших представителях советского еврейства, всегда прекрасно уживалась с почти безоглядной любовью к России, ко всему русскому. И так же, как многие советские евреи, он отлично усвоил законы выживания в той стране. Он всегда умел подыграть официозу, быть "преданным членом партии", петь "Слышишь, время гудит – БАМ!" - и одновременно "крутиться", зарабатывать деньги "на стороне". И когда подошли 1990-е годы, он был тем самым старым евреем, к которому "новый русский" пришел с просьбой "Папа, дай денег!"

Те, кто пытается обвинять его сегодня в "лизоблюдстве", "подпевании власти" и в прочих грехах, безусловно, ошибаются. Кобзон никому не подпевал, а пел потому, что таковы были его убеждения, его натура, сформировавшаяся во вполне определенную, во многом гнусную историческую эпоху. И не нам за это его судить. Лучше вспомнить о том, как он повел себя, когда встал вопрос, где хоронить Высоцкого. Или когда он вместе с Ириной Хакамадой бросился в захваченный террористами театр на Дубровке и освободил пятерых заложников.

Это и были те мгновения, в которые познается человек и подняться до которых дано не многим. Те самые мгновения, которые раздают кому - позор, кому - бесславье, а кому - бессмертие.

* * *
Иосиф Кобзон оставил детям и внукам наследство стоимостью почти в миллиард рублей (примерно 15 миллионов долларов). Артисту, в частности, принадлежал участок площадью два гектара в подмосковном поселке Баковка. На нем расположены шесть построек: три жилых дома общей площадью 1223 кв. м, гостевой дом (568 кв. м), дом охраны (417 кв. м) и хозблок (191 кв. м). Как сообщает Lenta.ru, стоимость всей резиденции оценивается в 400 миллионов рублей.

В собственности Кобзона находился также двухэтажный пентхаус на Новом Арбате площадью 671 кв. м - его стоимость оценивается в полмиллиарда рублей. У певца был автомобиль Mercedes Maybach стоимостью более 10 миллионов рублей.

Наследники первой очереди - вдова артиста Нинель, сын Андрей, дочь Наталья и десять внуков.

Петр Люкимсон

фото: Из личного архива (kp.ru).  Слева направо: дочь Наталья, внучка Орнелла, супруга Нелли, зять Юрий, первая жена Андрея Екатерина, внучка Полина, вторая жена Андрея Анастасия, внучка Анита, внук Миша, Иосиф Давыдович Кобзон, внучка Мишель, внучка Идель, сын Андрей (снимок 2010 года сделан в подмосковной резиденции артиста).

Иосиф Кобзон составил завещание. Последняя воля артиста касается места захоронения. В завещании Иосиф Кобзон просил похоронить его на Востряковском кладбище, рядом с матерью. Отмечается, что на этом кладбище Кобзон часто бывал с семьей - вместе с внуками и детьми, навещая могилу мамы.