Чагатайский улус и держава Хайду: империя чингизидов в Средней Азии

Давайте перенесёмся в эпоху, когда мир содрогался под копытами монгольских коней, а судьба целых цивилизаций решалась в ставках кочевых правителей. Это история не просто улуса — это сага о власти, верности традициям и борьбе за наследие самого Чингисхана.

Начало: суровый хранитель Ясы

Во времена, когда империя Чингисхана простиралась от Тихого океана до Каспия, он определил уделы для своих сыновей. Второму сыну, Чагатаю (монг. Цагадай, 1183–1242), достался огромный пояс Центральной Азии — от страны уйгуров на востоке до Самарканда и Бухары на западе. Его владения, известные в XIII веке как «Думдаду Монгол Улус» («Средняя Монгольская империя») [Мацуи, 松井太, 2009], были окончательно закреплены за ним после смерти отца в 1227 году. Вместе с землями Чагатай получил восемь тысяч собственно монгольских всадников — военную и политическую опору новой власти.

Представьте ставку Чагатая к западу от Алмалыка — местность, которую более поздние источники называют Куяш или Улуг-иф («Большой дом»). Здесь, в тени Тянь-Шаня, правил человек, чей характер стал легендой. Чагатай был настолько суров, что даже его отец отмечал это, предпочтя передать титул великого хана более сдержанному Угэдэю. Но в этой твёрдости была своя логика: ему, как правителю обширных, богатых и чуждых в культурном отношении земель, нужно было железной рукой утверждать власть немногочисленной монгольской элиты над оседлым, в основном мусульманским населением. Именно поэтому Чагатай стал не просто правителем, а блюстителем «Ясы» — свода законов Чингисхана, превратив его в инструмент управления и символ монгольского порядка.

В годы правления Чагатая (с 1224/1227 по 1242) жизнь в его улусе текла по жёстко установленным монгольским обычаям. Ни один мусульманин не мог открыто резать барана по своему обряду (то есть перерезая горло и выпуская кровь) — дозволен был только монгольский способ, при котором кровь сохранялась внутри туши. Нельзя было совершать омовение в проточной воде. Под запретом были коллективные пятничные молитвы, громкое призывание имени Аллаха, соблюдение поста в Рамадан и применение шариата в делах с участием монголов. Это был мир, где монгольская идентичность и «Яса» охранялись как святыня, а местные обычаи насильно оттеснялись в частную, непубличную сферу.

Борьба чингизидов и рождение хаоса

После смерти Угэдэя в 1241 году и вскоре самого Чагатая в 1242 году, улус оказался втянут в бесконечную борьбу чингизидов. Наследники сменяли друг друга, зачастую погибая в дороге, на пирах или по воле ханских ярлыков. Эргене-хатун, вдова хана Хара-Хулагу (внука Чагатая, правившего в 1246–1252 годах) и бывшая регентша, действуя как верный агент нового великого хана Мунке (1251–1259) и мстя за своё отстранение от власти, собственноручно казнила узурпатора Есун-Мунке (сына Чагатая), осужденного по приказу великого хана.

В 1259 году, после смерти Мунке, империя окончательно раскололась. Хубилай был провозглашён великим ханом в Китае в 1260 году, а его младший брат Ариг-Буга, лидер «старомонгольской» партии, — одновременно в Каракоруме. Чагатайский улус стал ареной этой схватки. Алагуй, внук Чагатая, первоначально признавший Ариг-Бугу, попытался перейти на сторону Хубилая, но был разбит войсками, верными Ариг-Буге. Победы сменялись катастрофами, в 1260-е годы Семиречье охватили голод и падёж скота.

Именно в этой атмосфере нестабильности появляется фигура, изменившая баланс сил всей Центральной Азии.

Государство Хайду — вызов Китаю

Хайду (ок. 1236—1301), внук Угэдэя, был убеждён: власть в империи должна принадлежать потомкам его линии. Для него Хубилай был не просто соперником — он был отступником, человеком, «предавшим Ясу» и растворившимся в китайской цивилизации. Хайду не просто борется за власть — он борется за идею, ведя многолетнюю войну за наследие Чингисхана. Он обвиняет Хубилая в предательстве монгольских обычаев: «Ты предался Китаю, перенёс столицу из Каракорума, отбросил заветы предков!» Для Хайду, как и для Чагатая ранее, монгольская идентичность была неприкосновенной.

Из долины Эмиля, Тарбагатая и Чёрного Иртыша Хайду шаг за шагом создаёт собственное государство в 1260-х годах. Он воюет с чагатаидскими ханами, заключает союзы с джучидами, терпит поражения и снова возвращается.

Кульминацией становится хурал 1269 года на лугах Таласа и Кенджека. Здесь чингизиды договариваются не только о землях, но и о принципах власти: больше не разорять города, не вытаптывать нивы, жить в степи. Согласно договору, Чагатайский улус под управлением Барака (Барак-хана, правнука Чагатая, правившего в 1266–1271 годах) сохранялся как автономное владение, получая две трети Мавераннахра. Хайду же признавался верховным сюзереном и получал обширные территории за пределами улуса — земли до Сырдарьи и Ферганы. Фактически он становился верховным арбитром региона, а Барак — его главным, но самостоятельным вассалом.

Однако созданная на хурале система оказалась хрупкой. Уже в 1270 году Барак, стремясь расширить свои владения, потерпел сокрушительное поражение в войне с государством Хулагуидов в Иране. Таким образом, хрупкий баланс, установленный Таласским хуралом, был разрушен не внутренним конфликтом, а внешней войной. После его гибели в 1271 году Хайду становится единоличным хозяином ситуации в Центральной Азии. Он упраздняет автономию улуса и сам начинает назначать марионеточных ханов из числа чагатаидов, окончательно превращая Чагатайское наследство в провинцию своей державы.

Последний взлёт и конец эпохи

В конце XIII века (1290-е годы) борьба достигает предела. Юаньские полководцы, прежде всего Токто (Toqto’a), действовавший в 1290–1300-х годах, — влиятельный нойон и командующий северными армиями империи, сделавший карьеру в императорской гвардии кэшик, — и его сын Шонур наносят Хайду ряд тяжёлых ударов.

«Юань ши» однозначно описывает Токто как монгольского нойона: его предки были правителями в области Цзелань-чуань, позднее переселились в земли Юйлиболи и одними из первых добровольно подчинились Чингисхану. Более поздняя версия, согласно которой он был кыпчаком, не подтверждается первоисточником и является гипотезой. Она была выдвинута в XX веке рядом советских и казахстанских историков (К.И. Петров, Б.Е. Кумеков), которые предположили, что «Цзелань» созвучно тюркскому «жылан» (змея), а «Юйлиболи» может восходить к тюркскому топониму, локализуя его родину в районе современного Змеиногорска на Алтае. Однако эта интерпретация основана на фонетическом сходстве и является ретроспективным наложением более поздних этнических категорий на реалии XIII века.

В 1301 году в решающей битве на юге Алтая объединённые силы Хайду и его союзника Дувы — внука хана Барака и ключевого чингизида из дома Чагатая, уже фактически управлявшего улусом, — терпят сокрушительное поражение от армий Юань.

В 1302/1303 году Хайду умирает. Его дочь Хутулун-сара, легендарная «Светлая Луна», пытается посадить на трон брата, но власть переходит к его сыну Чапару (1303–1306), а затем — к могущественному чагатаиду Дуве, фактически правившему до 1307 года, который и воссоединяет улус под своей властью. Начинается агония системы. Заговоры, убийства, краткие правления сменяют друг друга с пугающей быстротой.

К середине XIV века (1340-е годы) Чагатайский улус окончательно утрачивает политическую самостоятельность, распавшись на ряд владений. В восточной части (Могулистан) власть сохранили потомки Чагатая, а западная (Мавераннахр) распалась на уделы местной знати.

Важное продолжение: элита Могулистана и истоки Казахского ханства

Этот постчагатайский мир, сложившийся к середине XIV века, и стал средой, в которой зародились государства следующей эпохи. Могулистан, возникший в восточной части бывшего улуса, сохранил его ключевые черты: правящую династию чингизидов и монгольскую политическую традицию. К середине XV века (1440-е годы) это государство переживало внутренний кризис, но его элита — военная аристократия, администраторы, военачальники — оставалась прямой наследницей чагатайской знати.

Именно в этой среде сформировались будущие основатели Казахского ханства. Историк Жаксылык Сабитов подчёркивает принципиально важный момент, который часто искажается в популярной историографии:

«Жанибек и Керей служили хану Могулистана Есен-Буге. Первые упоминания о них встречаются в Мин шилу в 1447 и 1453 годах, где их отмечают как эмиров Могулистана, то есть как элиту, аристократию страны, но никак как основателя Казахского ханства. Казахское ханство они основали после смерти Есен-Буги и после смерти Абулхаир хана» (1468 год). [Здесь важно: Есен-Буга — чингизид, прямой потомок Чагатая, последний сильный хан Могулистана, правивший до 1462 года].

Это означает, что Керей и Жанибек изначально были частью политической элиты Могулистана, но не принадлежали к правящему дому Чингизидов. Их путь — не внезапный «исход», а закономерный результат распада чингизидской системы власти в Центральной Азии, когда опытная аристократия получила возможность и исторический шанс создавать собственные политические проекты.

Монголы, а не тюрки: принципиальный момент

Здесь необходимо подчеркнуть ключевую, часто размываемую в популярной литературе мысль: Чагатайским улусом, а затем и государством Хайду правили монголы. Да, в XIII–XIV веках шёл процесс тюркизации, и большинство оседлого и кочевого населения было тюркоязычным. Однако политическая элита, ханская династия, военная аристократия и сама система власти оставались монгольскими по происхождению, праву и самосознанию.

Это следует не из деклараций, а из самой структуры источников. Монгольский язык сохранялся как язык династии и власти, даже если в повседневном общении знати всё шире использовался тюркский, а в управлении — персидская письменная традиция. Реформы Кебек-хана проводились с использованием монгольской государственно-военной терминологии: улус делился на тумены и орчины, что напрямую восходит к монгольской системе управления. Конфликт вокруг политики Тармаширина, провозгласившего ислам государственной религией и перенёсшего столицу в Бухару, был воспринят знатью прежде всего как нарушение Ясы Чингисхана и отход от кочевых монгольских устоев, а не как этнический или сугубо религиозный спор.

Персидские источники принципиально не формулируют прямых утверждений о том, «на каком языке говорил хан». Их подход иной: языковая и культурная практика фиксируется косвенно — через титулатуру, терминологию, описание двора, разграничение языка власти и языка делопроизводства. Уже Рашид ад-Дин в «Джами ат-таварих» последовательно именует чагатаидов «могул» (مغول), выводя их право на власть из Ясы Чингисхана и подчёркивая сохранение монгольского обычая. Характерно его различие между забан-и могули — языком рода и войска, и забан-и турки — языком подданных степи, что позволяет рассматривать монгольский именно как династический язык.

Вассаф, отмечая «сближение» чагатаидской знати с тюркской средой (ихтилат), ни разу не называет саму династию тюркской и не приписывает ей тюркский язык как язык власти. Хамдаллах Казвини прямо относит Чагатайский улус к «мамалик-и могулийя» — монгольским государствам, описывая Мавераннахр как регион с монгольским правящим домом и тюркским и иранским населением; персидский язык у него выступает исключительно как язык письменной хроники и управления. Му‘ин ад-Дин Натанзи формулирует процесс ещё точнее, указывая, что чагатаиды «были моголами по происхождению» и лишь со временем «склонились к обычаям тюрок» (ба русум-и туркан майл ёфтанд), что принципиально не тождественно смене идентичности.

В совокупности персидская традиция даёт однозначную картину: династический статус и легитимность чагатаидов — монгольские, основанные на Ясе Чингисхана; тюркский язык широко используется в быту знати; персидский доминирует в управлении и историописании; утверждение о «тюркской» природе чагатаидских ханов в источниках отсутствует. Чагатайский улус и государство Хайду предстоят как монгольская политическая система, функционировавшая в тюркоязычной и иранской среде, но не утратившая своего династического и правового ядра.

Эту картину однозначно подтверждает свидетельство арабского путешественника Ибн Баттуты, посетившего двор Тармаширина в 1333 году. В своей хронике «Рихла» он последовательно именует чагатаидских правителей и их элиту «татарами» — термином, который в арабской историографии XIV века означал исключительно монголов и чингизидов. Примечательно, что, фиксируя многоязычие среды, он нигде не называет их «турками» как народом и не говорит о «тюркской династии». Для стороннего наблюдателя их ключевой идентичностью оставалась принадлежность к правящему монгольскому роду. Таким образом, Чагатайский улус и государство Хайду предстают как монгольская политическая система, функционировавшая в тюркоязычной и иранской среде, но не утратившая своего династического и правового ядра.

Заключение

Чагатайский улус и государство Хайду были монгольскими государствами по источнику власти, династическому принципу и правовой основе. Это была история постоянного напряжения — попытки сохранить «Ясу» и монгольскую идентичность в чуждой культурной среде, где священный закон порой становился оковами, мешавшими адаптации. Тюркская среда стала их культурным и демографическим фундаментом, но политическое ядро оставалось чингизидским. Именно из этого сложного, противоречивого мира вышли новые ханства XV века — уже другие по форме, но выросшие на обломках великой монгольской эпохи.