Кровная месть у бурят

Агрессия – часть процесса взаимодействия людей, групп и народов. В исторической ретроспективе у каждого народа она проявлялась на разных уровнях и принимала различные формы. В литературе ее обычно рассматривают как следствие конфликта интересов и вероятный способ его решения.

С крайним результатом агрессии – совершением убийства, связана традиция кровной мести, у некоторых народов России сохранявшаяся вплоть до 30-х гг. XX в. Являясь ответной реакцией родовой группы, патронимии, на убийство сородича, она расширяла и затягивала конфликт, и для его разрешения требовалось посредничество авторитетных лиц – представителей других родов.

Изучение феномена агрессии в традиционной культуре нередко связывается с традициями кровной мести. Однако этнографические материалы позволяют однозначно сделать вывод, что во второй половине XVIII – XIX в. такие традиции бурятам не были известны. Следует остановиться на причинах, обусловивших такой порядок вещей.

О том, что в дорусский период истории бурят Предбайкалья и на начальном этапе их вхождения в состав России кровная месть была распространена, свидетельствуют фольклорные произведения и этнографические материалы, собранные М. Н. Хангаловым. В частности, мотив мести за смерть близкого родственника нередок в эпических произведениях устного народного творчества.

В традиционном мировоззрении бурят месть как воздаяние за совершенное преступление также присутствует. Так, среди духов – хозяев местности выделялась группа персонажей, которые, как полагали, при жизни стали жертвами чужой агрессии – были убиты или доведены до самоубийства [Нацов, 1995. С. 66, 68–69]. Считалось, что они могут мстить живым, поэтому им ежегодно приносили установленные жертвы. Таким образом бурятское локальное общество откупалось от духов, осознавая совершенную в отношении них несправедливость.

В кодексах монгольских народов, включая бурятские, кровная месть в качестве преступления, естественно, не выделялась. Но была предложена узаконенная альтернатива талиону и кровной мести: за убийство наказывали штрафом в виде значительного числа голов разного вида скота. Так, по монголо-ойратскому уложению 1640 г. «Их цааз» («Великое уложение»), убийца должен был отдать семье убитого 1 000 овец. Это была так называемая анза («возмещение скотом»). Г. Ф. Миллер, описывая бурят и селенгинских монголов, называет более скромную по размеру анза – «300 голов лошадей, верблюдов и овец» и даже меньше, если о том договорятся с судьями.

Ссылаясь на Н. Витсена, сведения которого относятся к концу XVII в., он утверждал, что у монголов было принято в случае отсутствия у убийцы необходимого числа голов скота отдавать последнего «в вечное рабство родственникам убитого, которые могут продать его кому хотят» [Их цааз, 1981. С. 164]. На фоне того, что за кражу лошади допускался смертный приговор, это было явным прогрессом.

Вероятно, к 30-м гг. XVIII в. данный обычай был все же изжит, так как Г. Ф. Миллер пишет, что в материальном возмещении стороне убитого участвовал весь род убийцы, чтобы не допустить передачи дела в городской суд, как того требовала инструкция С. Владиславича-Рагузинского 1728 г. «пограничным дозорщикам» [Там же].

Отметим, что данная инструкция, появившаяся после подписания Буринского договора 1727 г., который установил государственную границу между Российской и Цинской империями, помимо подробного изложения правил пограничной службы, взаимоотношений с цинской стороной и т. д., регламентировала управление монгольским и бурятским населением Забайкалья, в том числе и вопросы судопроизводства. Она представляла основополагающий документ, который сохранял свое значение вплоть до принятия Устава об управлении инородцев 1822 г.

Когда убитым был инородческий начальник, зайсан или шуленга, его убийца отдавал родственникам покойного, помимо анза, особую плату Wirki, куда входили девушка, верблюд и панцирь [Там же. С. 165]. Включение в качестве компенсации верблюда и доспехов находилось в полном соответствии со степным законодательством XVII в.: по нему, штраф ценной вещью, как правило оружием, дополняли дорогостоящим животным – верблюдом [Восемнадцать степных законов…, 2002. С. 86]. Но то, что в качестве возмещения фигурирует человек, указывает на сохранение в бурятском праве вплоть до середины XVIII в. архаики, от которой давно отказались другие монголы.

Особый социальный статус, который имели бурятские родоначальники, выполнявшие обязанности судей в этническом сообществе, видимо, и определил полагающееся в случае их смерти возмещение наибольшими в то время ценностями. Очевидно, что закрепление в регулирующих жизнь монгольских народов законах XVII в. позиции о значительной по размерам компенсации в пользу семьи убитого, налагаемой на убийцу, уменьшало основания для кровной мести. Кроме того, суд добивался от убийцы принесения публичных извинений родственникам убитого, без такого акта раскаяния примирение сторон не было возможным.

С введением упомянутой выше инструкции С. Владиславича-Рагузинского, смертные случаи среди бурят стали предметом разбирательств «канцелярских» судов, выносивших решения, руководствуясь уголовным законодательством Российской империи. Но такая практика не сразу возымела действие – потребовался период адаптации бурятского населения к имперским законам.

Надо полагать, что суровость наказания, применяемого государством к убийцам, была сдерживающим фактором для осуществления кровной мести. В Петровскую эпоху и несколько позднее за многие виды преступлений приговаривали к смертной казни. Так, за умышленное убийство обезглавливали, а за тяжкие виды убийства (убийство родителей, по найму, путем отравления и др.) колесовали. За совершение непреднамеренного убийства жизни не лишали, а били шпицрутенами и штрафовали. Так как кровная месть, по традиции, вершилась открыто, она не могла облекаться в форму неосторожного убийства и тем самым скрываться от следствия.

Важным фактором, благотворно повлиявшим на поведенческие установки монгольских народов, являлось принятие ими буддизма, который любую агрессию рассматривает как зло, вредящее карме человека. Его адептам рекомендуется избегать дурных мыслей и поступков и не поддерживать их в других людях. Такая позиция, воспринятая бурятским обществом, отрицала саму возможность кровной мести.

Новая религия овладела умами бурят тогда, когда они уже отказались от этой пагубной традиции, и ее значение следует видеть в укреплении в обществе моральных устоев, не допускавших убийство. Такую же положительную роль играло принятие православия частью бурят.

Однако массовая христианизация, проводимая с помощью материального и экономического стимулирования неофитов, не могла и не привила последним христианские ценности; лишь малая их часть стала истинными христианами.

В завершение следует сказать, что в традиционной культуре бурят агрессия была явлением полиморфным. Внешняя агрессия в пору присоединения к России бурятских земель в Предбайкалье и Западном Прибайкалье представляла масштабный кровавый конфликт с вовлечением значительных групп людей, который завершился с признанием бурятами русского подданства и обложением их ясаком.

Межгрупповая агрессия в эпоху зэгэтэ-аба прежде всего являлась столкновением экономических интересов целых этнических сообществ, и примирение сторон было возможно только с восстановлением статус-кво. Но чаще всего агрессия носила бытовой характер, проявляясь в виде внутригрупповых и семейных конфликтов.

В XVII в. кровная месть была известна у бурят, но данная традиция под влиянием различных факторов (кодификация обычного права с введением значительных по размерам штрафов за убийство, передача уголовных дел в компетенцию «канцелярских» судов, которые выносили более суровые наказания, чем это было прежде) была изжита.

Принявшие в XIX в. широкий размах буддизация и христианизация укрепляли в бурятах убежденность в необходимости бескровного разрешения конфликтов.

Бадмаев А. А. «Феномен агрессии в истории и культуре бурят XVII–XIX веков» // Вестн. НГУ. Серия: История, филология. 2016. Т. 15, № 5: Археология и этнография. С. 217–223.